Добрыня Никитич в отъезде
|
|
 Скачать 68.46 Kb.
|
Добрыня Никитич в отъездеМного ли, мало ли времени прошло, женился Добрыня на дочери Микулы Селяниновича — молодой Настасье Микулишне. Только год Добрыня с женой в тихом доме прожил, присылает раз за ним князь Владимир и говорит ему: — Полно тебе, Добрыня, дома сидеть, надо править службу княжескую. Поезжай, расчисти прямой путь в Золотую Орду к Бекету Бекетовичу. На том пути летает злой чёрный ворон, не даёт русским людям ни пройти, ни проехать. А потом езжай в Чудь белоглазую, получи с неё дань за десять лет да обратным путём наведайся к Сарацинскому царству упрямому, чтобы не смели сарацины идти против Киева. Запечалился Добрыня, да делать нечего. Вернулся домой, прошёл к матушке Мамелфе Тимофеевне и стал ей горько жаловаться: — Ты зачем меня, матушка, несчастного, родила? Завернула бы меня в льняную тряпочку да бросила бы камешком в синее море. Лежал бы я на дне, не ездил бы в дальние страны, не убивал бы людей, не печалил бы чужих матерей, не сиротил бы малых деточек. Отвечает ему Мамелфа Тимофеевна: — Я бы рада была, Добрынюшка, уродить тебя смелостью в Илью Муромца, силой в Святогора-богатыря, хитростью в Вольгу Вссславьевича, красотой в Иосифа Прекрасного, да это не в моих руках. А и сам ты не плох, Добрынюшка, незачем тебе на чужое счастье кивать. Что тебя так опечалило? — Посылает меня князь в чужие края, с чёрным вороном биться, с сарацинами мириться, с Чуди белоглазой дани брать. Ахнула Мамелфа Тимофеевна, побежала в терем к Настасье Микулишне: — Ты чего сидишь, Настасьюшка, золотом сорочку шьёшь? К нам беда на двор пришла: отлетает наш ясный сокол, уезжает Добрынюшка на долгие годы. Выбежала Настасья Микулишна из терема в одной белой рубахе без пояса, в тонких чулочках без чеботов, припала к стремени Добрынюшки, стала горько плакать, расспрашивать: — Ты куда уезжаешь, сокол мой, надолго ли, когда мне мужа домой ожидать? — Ожидай меня, жена, шесть лет. А шесть лет пройдёт и не вернусь домой — значит, я сложил свою буйную голову. Ну, тогда как хочешь живи: хоть вдовой, хоть замуж пойди. Хочешь иди за князя, за боярина, хочешь иди за простого крестьянина, не ходи только за Алёшу Поповича. Махнул рукой Добрыня да и был таков. Не дорожкой он поехал, не воротами, а перескочил через городскую стену, только пыль в степи столбом завилась... День за днём будто дождь дождит, неделя за неделей как трава растёт, год за годом как река бежит. Сидит Настасья Микулишна у теремного окна, с дороги глаз не спускает, милого мужа дожидает. Вот три года прошло — нет Добрыни из чистого поля. И снова дни идут, недели бегут, годы тянутся... Плачет Настасья Микулишна, глаз не осушает, от окна не отходит. Ещё три года прошло — нет Добрыни из чистого поля. Не две серые уточки вместе сплываются, не две белые лебёдушки слетаются, сидят обнявшись мать да жена, горькие слёзы льют. Вдруг приходит к ним Алёшенька Леонтьевич и приносит нерадостную весть: — Ехал я мимо Сафат-реки, увидал Добрыню Никитича. Лежит Добрыня в чистом поле, головой в ракитов куст, ногами на ковыль-траве. Сквозь жёлтые кудри трава проросла, расцвели цветы лазоревые. Горько плакала Мамелфа Тимофеевна, стали волосы её из чёрных серебряными. А Настасью Микулишну стал Владимир-князь уговаривать: — Плохо жить молодой вдове, дай-ка я тебя сосватаю, хоть за князя, хоть за боярина, хоть за русского могучего богатыря. — Я ждала Добрыню по его наказу шесть лет, по своей воле буду ждать ещё шесть лет. А не будет его домой, тогда — твоя воля, князь. Вот денёчек за денёчком как дождь дождит, а годочек за годочком как сокол летит. Пролетело и ещё шесть лет. Не вернулся Добрыня домой. Тут Владимир-князь к Настасье пришёл: — Полно тебе жить вдовой. Иди замуж за Алёшу Поповича, а не пойдёшь добром, возьмём силой. Как Настасье было князя ослушаться? Взяли её за белые руки, сняли с неё вдовье платье, повели на свадебный пир, посадили рядом с Алёшкой Поповичем. Сидит на пиру невеста как мел бела, слёзы по щекам ручьём бегут... А Добрыня Никитич тем временем очистил дороги прямоезжие, наказал сарацин упрямых, взял с Чуди дань за двенадцать лет и домой повернул. У Царьграда стал он отдыхать, засыпал коню белоярого пшена, налил ключевой воды, а конь не ест, не пьёт, копытом землю бьёт. — Что же ты, конь, не ешь, не пьёшь? Али близко злой враг притаился? Али чуешь над нами невзгоду? — Чую я беду не вблизи, а вдали. Повели сегодня силой Настасью Микулишну на свадебный пир с Алёшей Поповичем. Вскочил тут Добрыня на коня, ударил плетью по крутым бокам. Взвился конь вихрем, стал с холма на холм перескакивать, реки-озёра перепрыгивать. Где падали копыта лошадиные, становились там глубокие колодцы с кипучей водой. Доскакал Добрыня до Киева. Он не правит коня к воротам, а правит через стену городскую, мимо башни наугольной, прямо в свой родимый двор. Видят слуги: ворвался во двор чужой богатырь виду страшного, — на нём шкуры звериные, сапоги изодранные, лицо чёрное, глаза грозные. Конь под ним косматый, как лютый зверь. Он прислужников расталкивает, коня не привязывает, двери с петель рвёт, в горницу к Мамелфе Тимофеевне бежит. Встала Мамелфа Тимофеевна, за костыль взялась, говорит гневным голосом: — Ты что ж это, молодец, моих слуг расталкиваешь, без учтивости ко мне в горницу лезешь, поклоном низким мне не кланяешься?! Был бы жив сынок мой Добрынюшка, он бы тебя вежливости научил! Ты ступай-ка прочь, а не то я сама тебя костылём попотчую! Говорит заезжий молодец: — Ты прости меня, Мамелфа Тимофеевна, твоему Добрыне я названый брат. Он поехал в Царьград, а мне велел побывать в Киеве, его матушке поклон свезти, расспросить о молодой жене. Заплакала Мамелфа Тимофеевна: — Ты зачем надо мной насмехаешься? Уже шесть лет Добрыни на свете нет. Сам видал его в поле мёртвым богатырь Алёша Попович. Я уже все глаза проплакала, а жена его идёт сегодня замуж за Алёшу Леонтьевича. Не охотой она замуж идёт — неволею. Грозным сватом был Владимир-князь, свахой — княгиня Апраксин. Сейчас у них пир горой, а я дома сижу, слёзы лью. Не стерпело сердце Добрынино: — Не плачь, матушка, погляди, ведь я твой сын и есть! Смотрит на него матушка, не узнаёт: — В глаза ты надо мной издеваешься: у моего Добрынюшки лицо белое, а у тебя чёрное; у Добрынюшки очи ясные, а у тебя хмурые; у Добрынюшки платье цветное, лапотки семи шелков, а у тебя шкуры звериные. Эх, матушка, нелегко в бою, нерадостно. За двенадцать лет и очи помутнели и лицо состарилось, цветное платье износилось, лапотки стоптались. Вскочила Мамелфа Тимофеевна: У Добрыни под левой грудью меточка родимая! Распахнул Добрыня кафтан, увидала мать родинку, бросилась обнимать сына, а он её торопит: — Дай мне скорее, мать, гусли мои звонкие, неси платье скоморошье, я пойду на пир к князю Владимиру! Надел Добрыня зелёные сапожки, соболью шубку, шапку пушистую, взял в руки гусельки, - ни дать, ни взять — скоморох, что гостей потешает на весёлом пиру. Пошел Добрынюшка к князю Владимиру. У дверей стоят придворники и приворотники, не хотят впускать на пир гусляра-скоморошника. Он приворотников отталкивает, придворников отпихивает, смело входит в княжескую горницу. — Здравствуй, солнышко Владимир-князь, укажи мне, где место скоморошье? Отвечает с сердцем Владимир-князь: — Неучтивый, бойкий скоморошина, ваше место скоморошье за печкой муравленой, в закопченном запечиике. Сел скоморох за печкой, положил гусли на колени, поглядел вокруг. Видит — сидит Настасья Микулишна, слёзы льёт, убивается. Ударил скоморох по звонким струнам, завёл песню... Он поёт, звонкие струны пощипывает, словно сокол лебёдушек. У него голос как река течёт, как поток шумит, как гром гремит. Заслушались гости, задумались. Говорит Настасья Микулишна: — Хорошо скоморох поёт, словно муж мой Добрынюшка. Оборвал скоморох золотую струну, и песня кончилась. Вот Владимир-князь и говорит: — Не простой это скоморох, а, видно, русский богатырь. Садись, скоморох, где хочешь за стол: хочешь — рядом со мной, хочешь — против меня, хочешь — рядом с княгиней. Не сел скоморох ни рядом с князем, ни рядом с княгиней, а сел скоморох против Настасьи Микулишны. Послал ему князь чару сладкого вина со своего стола. Встал скоморох, поклонился и спрашивает: Ты дозволь мне, князь, эту чару поднести кому сам захочу. — Изволь, богатырь. Опустил Добрыня в чашу обручальное кольцо и поднёс чару Настасье Микулишне: — Выпьешь до дна — увидишь добра, а не выпьешь до дна — не видать тебе добра. Выпила Настасья вино, и подкатилось к её губам золотое кольцо. Схватила она кольцо, надела на палец, встала на ноги: — Не тот муж, что рядом со мной, а тот мой муж, что против меня. Бросилась к Добрыне Никитичу: — Прости меня, Добрыня, не своей волей пошла, меня силой выдали! Обнял её Добрынюшка: — Знаю я, милая жена. Не на тебя я дивлюсь, а на князя с княгинею. Я за них с чёрным вороном бился, в поле дороги прочистил, на заставе простоял двенадцать лет, а они мою жену любимую за другого силой замуж отдают! Стыдно стало князю с княгинею, не смеют на Добрыню глаз поднять. А Добрыня на Алёшу глядит: — Да ещё я дивлюсь на моего братца названого, на Алёшу Поповича, — знал он, что я жив-здоров. Упал Алёша Добрьтне в ноги: — Ты прости меня, прости, старший брат! — Не прощу я тебя, Алёша, что ты привёз им весть нерадостную, будто Добрыня мёртвым лежит. Сколько слёз пролила моя матушка, побелели её косы чёрные, потускнели её ясные глаза, тяжело она по сыну плакала, — этой вины мне не простить тебе! Ухватил он Алёшу за жёлтые кудри, стал по горнице его таскать, гуслями яровчатыми охаживать. Стал Алёшенька Леонтьевич поохивать, да за буханьем не слышно было оханья. Разгорелось у Добрыни сердце, поднял он Алёшу на руки и хотел его бросить о кирпичный пол. Тут бы Алёше и конец пришёл, да старый казак Илья Муромец ухватил Добрыню за руки: — Не убей, Добрыня, русского богатыря, он ведь нужен русским людям. Он хоть силой не силён, да напуском смел. Отпустил Добрыня Алёшу, тот поохивает да за печку прячется. А Добрыня взял Настасью Микулишну, поцеловал в уста сахарные и повёл в свои палаты белокаменные. Видит Мамелфа Тимофеевна, что не месяц всходит ясный, не заря румяная, не частые звёзды высыпали, а красное солнышко в горнице зажглось — выходит в горенку любимый сын с дорогой женой, молодой хозяин Добрыня с Настасьей Микулишной! Зажили они по-старому, по-старому да по-бывалому. |