Дунай Иванович Сказка
|
|
 Скачать 45.19 Kb.
|
|
Дунай Иванович Сказка Во славном во городе во Киеве, у ласкова князя Владимира был большой пир. А на том пиру гостей многое множество. Князья да бояре, купцы торговые и могучие богатыри, крестьяне, мужики посадские. Посадил он их за столы дубовые, на скамьи сосновые, а на столах-то явства сладкие, напиточки крепкие. А сам князь Владимир по пиру расхаживает, гостей расспрашивает, хлебом-солью угощает. И молвил он таковы слова: — 3х вы гости мои созванные, все вы на почетные места посаженные. Все вы веселы, поженатые. А я у вас один холостой-неженатый хожу. Где взять мне супружницу, чтобы ростом высока, лицом красива, остовом постановная, веселая, да гостеприимная, рукодельница да разумная, походочка была бы часта, да речь густа. Было бы мне с кем долгий век вековать, да думу думать, а вам можно было бы кому поклониться. Все-то на пиру приумолкнули, призадумались. Только один славный могучий богатырь Дунай Иванович встал из-за стола дубового и промолвил таковы слова: — Эй ты князь, Владимир Красно Солнышко, я про то знаю, я про то ведаю. В храброй Литве у короля есть две дочери. Обе они замуж не отдатые, не просватанные. Большая-то дочь по степи разъезжает, богатырским конем управляет, а вторая-то дочь Апраксеюшка домом управляет, шелком отшивает. Ростом высока и лицом красива, собой-то она постановная, да разумная, Будет с кем вам век вековать, да думу думать, Князь Владимир, стольнокиевский молвил таковы слова: — Эй ты, Дунай Иванович, поезжай ты в храбру Литву к этому королю. Возьми ты с собой слуг верных и золотой казны да посватай ты мне младшую дочь Апраксинью. Отдаст — возьми, а нет — силой привези. — Да не надо мне, князь Владимир, войска храброго, да не надо мне золотой казны, а дай-ка мне во товарищи добра молодца, храброго богатыря Добрыню Никитича. А Апраксию мы посватаем, не дадут, так силою возьмем. Князь Владимир позвал Добрыню Никитича, сели они на добрых коней и поехали в храбру Литву. Как садились они на добрых коней — видели, да не видели их едучи. Ехали они чистыми полями, дремучими лесами, до восхода красного солнышка приехали в храбру Литву, в королевский двор, к самому окошечку. И молвил Дунай Иванович: — Эх, Добрыня Никитич, на, коней паси, против окна стой да поглядывай, а я пойду в палаты королевские. Понадобишься, я тебя позову. Взошел Дунаюшка к храброму королю литов-скому, а он-то его узнал. — Эх, ты Дунай Иванович, куда ты едешь, куда путь держишь и зачем ты к нам пожаловал? Нас посмотреть или себя показать? Или еще послужить нам верой и правдой? (Он, говорят, когда-то был у него в этой Литве.) — А я приехал за делом добрым — посватать у вас младшую дочь Евпраксинью за славного за князя за Владимира. Не понравились королю слова Дунаевы. — Эх, не за свои ты дела взялся, а за безделицу. Задние колеса вперед не ездиют. Эй, вы, татаровс, возьмите Дуная, назад руки повяжите, да в погреб сведите. Пусть он в погребе посидит да у нас погостит. Поднялся Дунай Иванович, о столы дубовые оперся, столы-то все раскатилися, блюда с ества-ми повалилися, крепкие вина разливалися. Увели его слуги в погреб глубокий, засыпали песками желтыми. Взошел в палаты к королю татаровище. — Эх, ты храбрый король, ты пьешь да ешь, а беду не ведаешь. У нас во дворе детинушка невиданный. В одной-то руке повода коней, а в другой-то руке дубинушка сорочинская. Он как сам по двору возлетывает, а дубом сырым размахивает. Побил татар до единого, на пелемя не оставил. Тут догадался король, приказал выпустить Дуная Ивановича. Открыли засовы тяжелые,, выпустили Дуная Ивановича. Они оседлали добрых коней, взяли Апраксию Королевну и поехали во славный город во Киев, к князю Владимиру назад. Ехали они с утра до вечера. Захватила их на дороге ночка темная. Раскинули они белый шатер, остановились на ночевание. В ногах поставили они добрых коней, в головах копья дальномерные. В одну руку-то брали мечи острые, а под бока-то клали кинжалы булатные. Хорошо они спали, ничего во сне не видели. Встали они утром, оседлали коней, поехали дальше, к стольному городу Киеву. Увидали — сзади едет огромадное татаровище. Под ним богатырский конь. По щеточки конь в землю утопает, за две версты камушки бросает. И промолвил Дунай Иванович: — Ступай, Добрыня Никитич, ко городу ко Киеву, а я поеду навстречу татарину. Когда они повстречалися с татарином, то на поединочек сошлися. Дунай Иванович выбил из седла татарина. Он упал на мать-сыру землю, как овеян сноп. Он нажал камень на груди татарские и говорит: — Ты скажи мне, татарин, ты роду какого, племени. А татарин Дунаю отвечает: — Кабы я на грудях твоих был, я не спрашивал бы, какого ты роду-племени. Я б разрезал твои груди и вынул сердце с печенью. С сердцов разорвал Дунай плащ на татарине и увидел, что груди женские. Дунай спросил: — Кто ты такой есть (ему жаль стало, что он богатырь, а с бабой дерется). А она отвечает: — Эх, Дунай Иванович, неужели ты меня не узнал? Или мы с тобой по одной степи не езживали, или за одним столом не сиживали, из одной чары не кушивали? И тогда узнал Дунаюшка. — Ах ты, Анастасия королевишна, ты прости меня, что я думал, что ты татарище, обидел тебя, красную девицу, распахнул твои груди белы. Поедем со мной во Киев-град, хватит нам с тобой по степи гулять, пора нам с тобой золоты венцы принять. Приехали они в стольный град во Киев, у князя Владимира уже свадьба с меньшей дочерью идет. Меньшая сестра с князем Владимиром венчается, а старшая сестра к венцу собирается. Собрался здесь пир веселый. И шел пир целых пять ден. Гостей-то было многое множество. Собрались здесь и купцы, и бояре, и мужики-крестьяне. Сидят они за дубовыми столами, на скамьях сосновых. А на столах-то ества, напитки крепкие. Они наиилися да расхвалилися. Купцы-то хвалятся золотой казной, а могучие богатыри своими конями да подвигами богатырскими. Умные-то хвалят отца с матерью, а безумные молодую жену. А Дунай Иванович хвастает своей храбростью: — Что, говорит, за я. Сам себя женил, да князю Владимиру жену подарил. Нет смелее меня, нет храбрее! Молвит Настасья: — Эх, Дунай Иванович, не напрасно ли ты хвастаешь. Алеша Попович смелее тебя, а Добрыня Никитич умней тебя. А я стреляю вернее тебя. Эти речи Дунаю не полюбилися. — А ну-ка, Дунай, пойдем на дикую степь. Силами померимся, да из туга лука постреляем. Выехали на дикую степь. Настасьюшка натянула тугой стальной лук да вдарила кинжалу в лезвие и рассекла пополам. Хоть глазом глянуть, хоть на весы положить — все пополам. Потом Дунаюшка стрельнул — не дострелил. В другой — перестрелил. В третий ударил — да не попал. Это Дунаюшке не понравилось. Тут он рассердился, схватил Дунай Настасьюшку, повалил на сырую землю, вынул кинжал, хотел разрезать ей груди белые. Она ему взмолилася: — Дунай Иванович, не трожь ты меня, не губи. Три месяца младенец у меня во чреве. Такого в свете нет. Нолики у него до колен серебряные, ручки его от кисточек до локоточков из чистого золота, косица на нем, на концах звезды ясные. В затылочке ясный месяц, в темечке красное солнышко горит, на одной руке стрела каленая, на другой копье долгомерное. Лучше ты меня накажи или зарой по груди в землю. Не послушался ее Дунай Иванович, распорол ее тело белое. Оказался там, правда, младенец не-описанный: ножки по колено серебряные, ручки его от кисточек до локоточков из чистого золота, косица на нем, на концах звезды ясные, в затылочке ясный месяц, в темячке красное солнышко горит, на одной ручке стрела каленая, на другой копье долгомерное. Как увидел Дунаюшка младенчика, он тут взял да на себя руки наложил. И где пала головушка Дуная Ивановича, там пролегла быстра Дунай-река (может, и правда). А где пала Настасьина головушка, там протекла приток-река Анастасья. Сказка про Дуная Ивановича вся, а присказка будет завтра после обеда, поевши мягкого хлеба. |