Литература Проза. Поэзия. Содержание Б. Житков. «Белый домик»
|
|
 Скачать 282.22 Kb.
|
|
Дополнительная литература Проза. Поэзия. Содержание
ПРОЗА Б. Житков «Белый домик» Мы жили на море, и у моего папы была хорошая лодка с парусами. Я отлично умел на ней ходить - и на вёслах и под парусами. И всё равно одного меня папа никогда в море не пускал. А мне было двенадцать лет. Вот раз мы с сестрой Ниной узнали, что отец на два дня уезжает из дому, и мы затеяли уйти на шлюпке на ту сторону; а на той стороне залива стоял очень хорошенький домик: беленький, с красной крышей. А кругом домика росла рощица. Мы там никогда не были и думали, что там очень хорошо. Наверно, живут добрые старик со старушкой. А Нина говорит, что непременно у них собачка и тоже добрая. А старики, наверное, простоквашу едят и нам обрадуются и простокваши дадут. И вот мы стали копить хлеб и бутылки для воды. В море-то ведь вода солёная, а вдруг в пути пить захочется? Вот отец вечером уехал, а мы сейчас же налили в бутылки воды потихоньку от мамы. А то спросит: зачем? - и тогда всё пропало. Чуть только рассвело, мы с Ниной тихонько вылезли из окошка, взяли с собой наш хлеб и бутылки в шлюпку. Я поставил паруса, и мы вышли в море. Я сидел как капитан, а Нина меня слушалась как матрос. Ветер был лёгонький, и волны были маленькие, и у нас с Ниной выходило, будто мы на большом корабле, у нас есть запасы воды и пищи, и мы идём в другую страну. Я правил прямо на домик с красной крышей. Потом я велел сестре готовить завтрак. Она наломала меленько хлеба и откупорила бутылку с водой. Она всё сидела на дне шлюпки, а тут, как встала, чтобы мне подать, да как глянула назад, на наш берег, она так закричала, что я даже вздрогнул: - Ой, наш дом еле видно! - и хотела реветь. Я сказал: - Рёва, зато старичков домик близко. Она поглядела вперёд и ещё хуже закричала: - И старичков домик далеко: нисколько мы не подъехали. А от нашего дома уехали! Она стала реветь, а я назло стал есть хлеб как ни в чём не бывало. Она ревела, а я приговаривал: - Хочешь назад, прыгай за борт и плыви домой, а я иду к старичкам. Потом она попила из бутылки и заснула. А я всё сижу у руля, и ветер не меняется и дует ровно. Шлюпка идёт гладко, и за кормой вода журчит. Солнце уже высоко стояло. И вот я вижу, что мы совсем близко уж подходим к тому берегу и домик хорошо виден. Вот пусть теперь Нинка проснётся да глянет - вот обрадуется! Я глядел, где там собачка. Но ни собачки, ни старичков видно не было. Вдруг шлюпка споткнулась, стала и наклонилась набок. Я скорей опустил парус, чтобы совсем не опрокинуться. Нина вскочила. Спросонья она не знала, где она, и глядела, вытаращив глаза. Я сказал: - В песок ткнулись. Сели на мель. Сейчас я спихну. А вон домик. Но она и домику не обрадовалась, а ещё больше испугалась. Я разделся, прыгнул в воду и стал спихивать. Я выбился из сил, но шлюпка ни с места. Я её клонил то на один, то на другой борт. Я спустил паруса, но ничто не помогло. Нина стала кричать, чтобы старичок нам помог. Но было далеко, и никто не выходил. Я велел Нинке выпрыгнуть, но и это не облегчило шлюпку: шлюпка прочно вкопалась в песок. Я пробовал пойти вброд к берегу. Но во все стороны было глубоко, куда ни сунься. И никуда нельзя было уйти. И так далеко, что и доплыть нельзя. А из домика никто не выходил. Я поел хлеба, запил водой и с Ниной не говорил. А она плакала и приговаривала: - Вот завёз, теперь нас здесь никто не найдёт. Посадил на мель среди моря. Капитан! Мама с ума сойдёт. Вот увидишь. Мама мне так и говорила: «Если с вами что, я с ума сойду». А я молчал. Ветер совсем затих. Я взял и заснул. Когда я проснулся, было совсем темно. Нинка хныкала, забившись в самый нос, под скамейку. Я встал на ноги, и шлюпка под ногами качнулась легко и свободно. Я нарочно качнул её сильней. Шлюпка на свободе. Вот я обрадовался-то! Ура! Мы снялись с мели. Это ветер переменился, нагнал воды, шлюпку подняло, и она сошла с мели. Я огляделся. Вдали блестели огоньки - много-много. Это на нашем берегу: крохотные, как искорки. Я бросился поднимать паруса. Нина вскочила и думала сначала, что я с ума сошёл. Но я ничего не сказал. А когда уже направил шлюпку на огоньки, сказал ей: - Что, рёва? Вот и домой идём. А реветь нечего. Мы всю ночь шли. Под утро ветер перестал. Но мы были уже под берегом. Мы на вёслах догреблись до дому. Мама и сердилась и радовалась сразу. Но мы выпросили, чтобы отцу ничего не говорила. А потом мы узнали, что в том домике уж целый год никто не живёт. Б. Житков «Как я ловил человечков» Когда я был маленький, меня отвезли жить к бабушке. У бабушки над столом была полка. А на полке пароходик. Я такого никогда не видал. Он был совсем настоящий, только маленький. У него была труба: желтая и на ней два черных пояса. И две мачты. А от мачт шли к бортам веревочные лесенки. На корме стояла будочка, как домик. Полированная, с окошечками и дверкой. А уж совсем на корме - медное рулевое колесо. Снизу под кормой - руль. И блестел перед рулем винт, как медная розочка. На носу два якоря. Ах, какие замечательные! Если б хоть один у меня такой был! Я сразу запросил у бабушки, чтоб поиграть пароходиком. Бабушка мне все позволяла. А тут вдруг нахмурилась: - Вот это уж не проси. Не то играть - трогать не смей. Никогда! Это для меня дорогая память. Я видел, что, если и заплакать, - не поможет. А пароходик важно стоял на полке на лакированных подставках. Я глаз от него не мог оторвать. А бабушка: - Дай честное слово, что не прикоснешься. А то лучше спрячу-ка от греха. И пошла к полке. Я чуть не заплакал и крикнул всем голосом: - Честное-расчестное, бабушка! - И схватил бабушку за юбку. Бабушка не убрала пароходика. Я все смотрел на пароходик. Влезал на стул, чтобы лучше видеть. И все больше и больше он мне казался настоящим. И непременно должна дверца в будочке отворяться. И, наверно, в нем живут человечки. Маленькие, как раз по росту пароходика. Выходило, что они должны быть чуть ниже спички. Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно, поглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу. Лазят, наверно, по лестничкам на мачты. А чуть шум - как мыши: юрк в каюту. Вниз - и притаятся. Я долго глядел, когда был в комнате один. Никто не выглянул. Я прятался за дверь и глядел в щелку. А они хитрые, человечки, знают, что я поглядываю. Ага! Они ночью работают, когда никто их спугнуть не может. Хитрые. Я стал быстро-быстро глотать чай. И запросился спать. Бабушка говорит: - Что это? То тебя силком в кровать не загонишь, а тут этакую рань и спать просишься. И вот, когда улеглись, бабушка погасила свет. И не видно пароходика. Я ворочался нарочно, так что кровать скрипела. Бабушка: - Чего ты все ворочаешься? - А я без света спать боюсь. Дома всегда ночник зажигают. Это я наврал: дома ночью темно. Бабушка ругалась, однако встала. Долго ковырялась и устроила ночник. Он плохо горел. Но все же было видно, как блестел пароходик на полке. Я закрылся одеялом с головой, сделал себе домик и маленькую дырочку. И из дырочки глядел не шевелясь. Скоро я так присмотрелся, что на пароходике мне все стало отлично видно. Я долго глядел. В комнате было совсем тихо. Только часы тикали. Вдруг что-то тихонько зашуршало. Я насторожился - шорох этот на пароходике. И вот будто дверка приоткрылась. У меня дыхание сперло. Я чуть двинулся вперед. Проклятая кровать скрипнула. Я спугнул человечка! Теперь уж нечего было ждать, и я заснул. Я с горя заснул. На другой день я вот что придумал. Человечки, наверно же, едят что-нибудь. Если дать им конфету, так это для них целый воз. Надо отломить от леденца кусок и положить на пароходик, около будочки. Около самых дверей. Но такой кусок, чтоб сразу в ихние дверцы не пролез. Вот они ночью двери откроют, выглянут в щелочку. Ух ты! Конфетища! Для них это - как ящик целый. Сейчас выскочат, скорей конфетину к себе тащить. Они ее в двери, а она не лезет! Сейчас сбегают, принесут топорики - маленькие-маленькие, но совсем всамделишные - и начнут этими топориками тюкать: тюк-тюк! тюк-тюк! тюк-тюк! И скорей пропирать конфетину в дверь. Они хитрые, им лишь бы все вертко. Чтоб не поймали. Вот они завозятся с конфетиной. Тут, если я и скрипну, все равно им не поспеть: конфетина в дверях застрянет - ни туда, ни сюда. Пусть убегут, а все равно видно будет, как они конфетину тащили. А может быть, кто-нибудь с перепугу топорик упустит. Где уж им будет подбирать! И я найду на пароходе на палубе малюсенький настоящий топорик, остренький-преостренький. И вот я тайком от бабушки отрубил от леденца кусок, как раз, какой хотел. Выждал минуту, когда бабушка в кухне возилась, раз-два - на стол ногами, и положил леденец у самой дверки на пароходике. Ихних полшага от двери до леденца. Слез со стола, рукавом затер, что ногами наследил. Бабушка ничего не заметила. Днем я тайком взглядывал на пароходик. Повела бабушка меня гулять. Я боялся, что за это время человечки утянут леденец, и я их не поймаю. Я дорогой нюнил нарочно, что мне холодно, и вернулись мы скоро. Я глянул первым делом на пароходик. Леденец, как был, - на месте. Ну да! Дураки они днем браться за такое дело! Ночью, когда бабушка заснула, я устроился в домике из одеяла и стал глядеть. На этот раз ночник горел замечательно, и леденец блестел, как льдинка на солнце, острым огоньком. Я глядел, глядел на этот огонек и заснул, как назло! Человечки меня перехитрили. Я утром глянул - леденца не было, а встал я раньше всех, в одной рубашке бегал глядеть. Потом со стула глядел - топорика, конечно, не было. Да чего же им было бросать: работали не спеша, без помехи, и даже крошечки ни одной нигде не валялось - все подобрали. Другой раз я положил хлеб. Я ночью даже слышал какую- то возню. Проклятый ночник еле коптел, я ничего не мог рассмотреть. Но наутро хлеба не было. Чуть только крошек осталось. Ну, понятно, им хлеба-то не особенно жалко, не конфеты: там каждая крошка для них леденец. Я решил, что у них на пароходике с обеих сторон идут лавки. Во всю длину. И они днем там сидят рядком и тихонечко шепчутся. Про свои дела. А ночью, когда все-все заснут, тут у них работа. Я все время думал о человечках. Я хотел взять тряпочку, вроде маленького коврика, и положить около дверей. Намочить тряпочку чернилами. Они выбегут, не заметят сразу, ножки запачкают и наследят по всему пароходику. Я хоть увижу, какие у них ножки. Может быть, некоторые босиком, чтобы тише ступать. Да нет, они страшно хитрые и только смеяться будут над всеми моими штуками. Я не мог больше терпеть. И вот - я решил непременно взять пароходик и посмотреть и поймать человечков. Хоть одного. Надо только устроить так, чтобы остаться одному дома. Бабушка всюду меня с собой в гости таскала. Все к каким-то старухам. Сиди - и ничего нельзя трогать. Можно только кошку гладить. И шушукает бабушка с ними полдня. Вот я вижу - бабушка собирается: стала собирать печенье в коробочку для этих старух - чай там пить. Я побежал в сени, достал мои варежки вязаные и натер себе и лоб и щеки - все лицо, одним словом. Не жалея. И тихонько прилег на кровать. Бабушка вдруг хватилась: - Боря, Борюшка, где ж ты? Я молчу и глаза закрыл. Бабушка ко мне: - Что это ты лег? - Голова болит. Она тронула лоб. - Погляди-ка на меня! Сиди дома. Назад пойду, малины возьму в аптеке. Скоро вернусь. Долго сидеть не буду. А ты раздевайся-ка и ложись. Ложись, ложись без разговору! Стала помогать мне, уложила, увернула одеялом и все приговаривала: "Я сейчас вернусь, живым духом". Бабушка заперла меня на ключ. Я выждал пять минут: а вдруг вернется? Вдруг забыла там что-нибудь? А потом я вскочил с постели как был, в рубахе. Я вскочил на стол, взял с полки пароходик. Сразу, руками понял, что он железный, совсем настоящий. Я прижал его к уху и стал слушать: не шевелятся ли? Но они, конечно, примолкли. Поняли, что я схватил их пароход. Ага! Сидите там на лавочке и примолкли, как мыши. Я слез со стола и стал трясти пароходик. Они стряхнутся, не усидят на лавках, и я услышу, как они там болтаются. Но внутри было тихо. Я понял: они сидят на лавках, ноги поджали и руками что есть сил уцепились в сиденья. Сидят, как приклеенные. Ага! Так погодите же. Я подковырну и приподниму палубу. И вас всех там накрою. Я стал доставать из буфета столовый нож, но глаз не спускал с пароходика, чтобы не выскочили человечки. Я стал подковыривать палубу. Ух, как плотно все заделано! Наконец удалось немножко подсунуть нож. Но мачты поднимались вместе с палубой. А мачтам не давали подниматься эти веревочные лесенки, что шли от мачт к бортам. Их надо было отрезать - иначе никак. Я на миг остановился. Всего только на миг. Но сейчас же торопливой рукой стал резать эти лесенки. Пилил их тупым ножом. Готово, все они повисли, мачты свободны. Я стал ножом приподнимать палубу. Я боялся сразу делать большую щель. Они бросятся все сразу и разбегутся. Я оставил щелку, чтобы пролезть одному. Он полезет, а я его - хлоп! - и захлопну, как жука в ладони. Я ждал и держал руку наготове - схватить. Не лезет ни один! Я тогда решил сразу отвернуть палубу и туда в середку рукой - прихлопнуть. Хоть один, да попадется. Только надо сразу: они уж там небось приготовились - откроешь, а человечки прыск все в стороны. Я быстро откинул палубу и прихлопнул внутри рукой. Ничего. Совсем, совсем ничего! Даже скамеек этих не было. Голые борта. Как в кастрюльке. Я поднял руку. Под рукой, конечно, ничего. У меня руки дрожали, когда я прилаживал назад палубу. Все криво становилось. И лесенки никак не приделать. Они болтались, как попало. Я кой-как приткнул палубу на место и поставил пароходик на полку. Теперь - все пропало! Я скорей бросился в кровать, завернулся с головой. Слышу ключ в дверях. - Бабушка! - под одеялом шептал я. - Бабушка, миленькая, родненькая, чего я наделал-то! А бабушка стояла уж надо мной и по голове гладила: - Да чего ты ревешь, да плачешь-то чего? Родной ты мой, Борюшка! Видишь, как я скоро? Она еще не видала пароходика. Г. Снегирев «Пингвиний пляж» Около Антарктиды со стороны Африки есть маленький островок. Он скалистый, покрыт льдами. И вокруг в холодном океане плавают льдины. Всюду крутые скалы, только в одном месте берег низкий — это пингвиний пляж. С корабля мы выгрузили свои вещи на этот пляж. Пингвины вылезли из воды, столпились у ящиков. Бегают по мешкам, клюют их и громко кричат, переговариваются: никогда они не видели таких удивительных вещей! Один пингвин клюнул мешок, голову склонил набок, постоял, подумал и громко что-то сказал другому пингвину. Другой пингвин тоже клюнул мешок; вместе постояли, подумали, поглядели друг на друга и громко закричали: «Карр!.. Каррр!..» Тут ещё пингвины с гор прибежали на нас смотреть. Много их собралось; задние на передних напирают и кричат, как на базаре. Ещё бы: ведь они первый раз увидели людей, и каждому хочется вперёд пролезть, посмотреть на нас, клюнуть мешок. Вдруг слышу, сзади кто-то танцует. У нас был большой лист фанеры. Он лежал на камнях, и пингвины на нём устроили танцы. Пробежит пингвин по фанере, назад вернётся, ещё раз пробежит, да ещё лапкой притопнет! Очередь выстроилась - всем хочется потанцевать. Один пингвин поскользнулся на гладкой фанере и на брюхе проехал, другие тоже стали падать и кататься. Весь день они танцевали на фанере. Я её не убирал. «Пускай,- думаю,- повеселятся; они, наверное, радуются, что мы приехали». Вечером пингвины построились в одну шеренгу и ушли. Один пингвин на меня загляделся и отстал. Потом он догнал остальных пингвинов, но никак не мог идти в ногу, потому что всё на меня оглядывался. Г. Снегирев «К морю» Пингвины с утра идут к морю. Перебираются через ущелья. По ровному месту идут гуськом. С гор катятся на брюхе. Первый пингвин ляжет на живот - и вниз, за ним второй, третий - и покатились... Внизу отряхнутся, выстроятся в цепочку и снова в путь. Молча идут они, все в ногу, серьёзные. Придут пингвины на крутой берег, посмотрят вниз и загалдят: высоко, страшно! Задние на передних напирают, ругаются: надо прыгать! Первый пингвин растопырит крылышки – и вниз головой. И прыгают с кручи один за другим, по очереди. Вынырнут из воды, наберут воздуха – опять под воду. Нырнут, поймают рачка, опять вверх – глотнуть воздуха. В воде они тоже цепочкой плавают, кувыркаются, играют. Г. Снегирев «Отважный пингвиненок» Однажды я спускался к морю и увидел маленького пингвинёнка. У него ещё только выросли три пушинки на голове и коротенький хвостик. Он смотрел, как взрослые пингвины купаются. Остальные птенцы стояли у нагретых солнцем камней. Долго стоял на скале пингвинёнок: страшно ему было бросаться в море. Наконец он решился и подошёл к краю скалы. Маленький голый пингвинёнок стоял на высоте трёхэтажного дома. Его сносил ветер. От страха пингвинёнок закрыл глаза и бросился вниз. Вынырнул, закружился на одном месте, быстро вскарабкался на камни и удивлённо посмотрел на море. Это был отважный пингвинёнок. Он первый искупался в холодном зелёном море. А. И. Пантелеев «Буква «ты»» Учил я когда-то одну маленькую девочку читать и писать. Девочку звали Иринушка, было ей четыре года пять месяцев, и была она большая умница. За каких-нибудь десять дней мы одолели с ней всю русскую азбуку, могли уже свободно читать и "папа", и "мама", и "Саша", и "Маша", и оставалась у нас невыученной одна только, самая последняя буква - "я". И тут вот, на этой последней буковке, мы вдруг с Иринушкой и споткнулись. Я, как всегда, показал ей букву, дал ей как следует ее рассмотреть и сказал: - А это вот, Иринушка, буква "я". Иринушка с удивлением на меня посмотрела и говорит: - Ты? - Почему "ты"? Что за "ты"? Я же сказал тебе: это буква "я"! - Буква ты? - Да не "ты", а "я"! Она еще больше удивилась и говорит: - Я и говорю: ты. - Да не я, а буква "я"! - Не ты, а буква ты? - Ох, Иринушка, Иринушка! Наверное, мы, голубушка, с тобой немного переучились. Неужели ты в самом деле не понимаешь, что это не я, а что это буква так называется: "я"? - Нет, - говорит, - почему не понимаю? Я понимаю. - Что ты понимаешь? - Это не ты, а это буква так называется: "ты". Фу! Ну, в самом деле, ну что ты с ней поделаешь? Как же, скажите на милость, ей объяснить, что я - это не я, ты - не ты, она - не она и что вообще "я" - это только буква. - Ну, вот что, - сказал я наконец, - ну, давай, скажи как будто про себя: я! Понимаешь? Про себя. Как ты про себя говоришь. Она поняла как будто. Кивнула. Потом спрашивает: - Говорить? - Ну, ну... Конечно. Вижу - молчит. Опустила голову. Губами шевелит. Я говорю: - Ну, что же ты? - Я сказала. - А я не слышал, что ты сказала. - Ты же мне велел про себя говорить. Вот я потихоньку и говорю. - Что же ты говоришь? Она оглянулась и шепотом - на ухо мне: - Ты!.. Я не выдержал, вскочил, схватился за голову и забегал по комнате. Внутри у меня уже все кипело, как вода в чайнике. А бедная Иринушка сидела, склонившись над букварем, искоса посматривала на меня и жалобно сопела. Ей, наверно, было стыдно, что она такая бестолковая. Но и мне тоже было стыдно, что я - большой человек - не могу научить маленького человека правильно читать такую простую букву, как буква "я". Наконец я придумал все-таки. Я быстро подошел к девочке, ткнул ее пальцем в нос и спрашиваю: - Это кто? Она говорит: - Это я. - Ну вот... Понимаешь? А это буква "я"! Она говорит: - Понимаю... А у самой уж, вижу, и губы дрожат и носик сморщился - вот-вот заплачет. - Что же ты, - я спрашиваю, - понимаешь? - Понимаю, - говорит, - что это я. - Правильно! Молодец! А это вот буква "я". Ясно? - Ясно, - говорит. - Это буква ты. - Да не ты, а я! - Не я, а ты. - Не я, а буква "я"! - Не ты, а буква "ты". - Не буква "ты", господи боже мой, а буква "я"! - Не буква "я", господи боже мой, а буква "ты"! Я опять вскочил и опять забегал по комнате. - Нет такой буквы! - закричал я. - Пойми ты, бестолковая девчонка! Нет и не может быть такой буквы! Есть буква "я". Понимаешь? Я! Буква "я"! Изволь повторять за мной: я! я! я!.. - Ты, ты, ты, - пролепетала она, едва разжимая губы. Потом уронила голову на стол и заплакала. Да так громко и так жалобно, что весь мой гнев сразу остыл. Мне стало жалко ее. - Хорошо, - сказал я. - Как видно, мы с тобой и в самом деле немного заработались. Возьми свои книги и тетрадки и можешь идти гулять. На сегодня - хватит. Она кое-как запихала в сумочку свое барахлишко и, ни слова мне не сказав, спотыкаясь и всхлипывая вышла из комнаты. А я, оставшись один, задумался: что же делать? Как же мы в конце концов перешагнем через эту проклятую букву "я"? "Ладно, - решил я. - Забудем о ней. Ну ее. Начнем следующий урок прямо с чтения. Может быть, так лучше будет". И на другой день, когда Иринушка, веселая и раскрасневшаяся после игры, пришла на урок, я не стал ей напоминать о вчерашнем, а просто посадил ее за букварь, открыл первую попавшуюся страницу и сказал: - А ну, сударыня, давайте-ка, почитайте мне что-нибудь. Она, как всегда перед чтением, поерзала на стуле, вздохнула, уткнулась и пальцем и носиком в страницу и, пошевелив губами, бегло и не переводя дыхания, прочла: - Тыкову дали тыблоко. От удивления я даже на стуле подскочил: - Что такое? Какому Тыкову? Какое тыблоко? Что еще за тыблоко? Посмотрел в букварь, а там черным по белому написано: "Якову дали яблоко". Вам смешно? Я тоже, конечно, посмеялся. А потом говорю: - Яблоко, Иринушка! Яблоко, а не тыблоко! Она удивилась и говорит: - Яблоко? Так значит, это буква "я"? Я уже хотел сказать: "Ну конечно, "я"! А потом спохватился и думаю: "Нет, голубушка! Знаем мы вас. Если я скажу "я" - значит - опять пошло-поехало? Нет, уж сейчас мы на эту удочку не попадемся". И я сказал: - Да, правильно. Это буква "ты". Конечно, не очень-то хорошо говорить неправду. Даже очень нехорошо говорить неправду. Но что же поделаешь! Если бы я сказал "я", а не "ты", кто знает, чем бы все это кончилось. И, может быть, бедная Иринушка так всю жизнь и говорила бы - вместо "яблоко" - тыблоко, вместо "ярмарка" тырмарка, вместо "якорь" - тыкорь и вместо "язык" - тызык. А Иринушка, слава богу, выросла уже большая, выговаривает все буквы правильно, как полагается, и пишет мне письма без одной ошибки. М. Москвина «Кроха» Недавно моим соседям Сереже и Митьке папа привез из пустыни Каракумы черепашонка. Я таких маленьких черепах еще никогда не видела. Он на Митькиной ладошке целиком помещался. Панцирь у него был мягкий, коготки на запятые похожи, нос приплюснутый, голова, лапы, хвост в чешуйках, глаза черные, как у нашего пса Джека. Джек очень удивился, когда ему черепашонка показали. Понюхает-понюхает - и на нас смотрит: мол, это еще кто такой? Черепашонок сначала струсил и спрятался в панцирь - одни коготки торчали. Джек ему, наверное, показался чудовищем. Потом расхрабрился и пошел вперевалочку на Джека. Джек отскочил и залез под кровать. - Вот это кроха! - сказал Сережа. Так и назвали черепашонка - Кроха. Ел Кроха все подряд: капусту, петрушку, сушеный клевер, укроп, морковь, яблоки. Поест - и бродит по квартире, пока нос не становится пушистым от налипших пылинок. - Очень вредно, когда нос в пыли! - заявил Митька и построил Крохе из кубиков дом. Там было много входов и выходов. Крохе это нравилось. Еще ему нравилось, когда Митька играл на пианино «Собачий вальс». Но больше всего Кроха любил ездить в открытом товарном вагоне на поезде по игрушечной железной дороге. Встанет на задние лапы, а передними на бортик опирается... - Ту-ду-ду-у! - кричит Митька. - Чух-чух-чух! Поезд отправляется! Едет поезд мимо игрушечных домов и бумажных деревьев. Кроха шею вытянет и вертит во все стороны головой, как турист. Прошла зима. И вдруг с Крохой что-то случилось. Даем ему есть - не ест. Молока наливаем - отворачивается. Забьется в угол, голову втянет, но не спит - все думает о чем-то с - открытыми глазами. - Заболел, - решили мы с Сережей. Митька положил черепашонка в варежку, и мы понесли его в ветеринарную лечебницу. Там была очередь - собака, кошка, завернутый в платок попугай, серый кролик с забинтованной лапой, из муфты выглядывала морская свинка. Все были хмурые и сидели тихо. Когда мы вошли в кабинет, доктор вынул из варежки Кроху и поднес его к большой яркой лампе. Кроха даже не зажмурился. - Значит, говорите, похудел? Не ест, не играет, не слушает музыку... - Доктор долго и внимательно смотрел на Кроху. - Ну что ж, все ясно. Это ностальгия. - Что? - спросили мы хором. - Нос-таль-гия! - повторил доктор и выключил лампу. - Что в переводе означает «тоска по родине». Откуда привезли черепаху? - Из пустыни. - Из Каракумов. - Значит, скучает по пустыне. - А когда он перестанет скучать? - спросил Митька. - Чего не знаю, того не знаю, - развел руками доктор. - А вы дайте ему какое-нибудь лекарство! - не сдавался Митька. - От этой болезни лекарств нет, - сказал доктор. - И я ничем не могу вам помочь... С огромных сосулек весело капала вода. Некоторые люди уже ходили без шапок. Начинался апрель! А мы шли и не знали, что делать. - Мальчишки, - сказала я. - Вы, конечно, как хотите, но раз Крохе нужно домой... - ... то давайте отправим Кроху в Каракумы! - закончил Сережа. - А Каракумы - это где? - спросил Митька, прижимая к себе варежку. - Далековато, - сказал Сережа. - Там, где Туркмения и Ашхабад. Только кто его туда повезет? Папа летом на Дальний Восток собирается. - Но кому-то же надо сейчас в Ашхабад! - сказала я. - Точно! - сказал Сережа. - Поехали на вокзал! - На аэровокзал! Самолетом быстрее! У окошка рейса Москва - Ашхабад толпились пассажиры. Митька выбрал одного из них - серьезного, усатого, чем-то похожего на их папу. - Дядя! - позвал его Сережа. - Вы меня? - удивился усатый. - Вас! - сказали мы вместе. Усатый подошел. - Вот у нас тут в варежке черепашонок Кроха, - сказал Сережа. - Возьмите его с собой. - Зачем? - не понял усатый. - Я в Каракумы, там этих черепах полно! - Понимаете, у него... ностальгия. Ему как раз тоже в Каракумы надо. - Ну что ж, - покачал головой усатый, - надо так надо. Он записал Сережин адрес. И Митька отдал ему варежку. Потом мы видели, как он прошел в стеклянные двери, сел в автобус и уехал. А через три дня пришла телеграмма: «КАРАКУМАХ ЦВЕТУТ ТЮЛЬПАНЫ САМОЧУВСТВИЕ ХОРОШЕЕ НЕ СКУЧАЙТЕ ВАШ КРОХА». ПОЭЗИЯ Я. Аким «Жадина» Кто держит Конфету свою В кулаке. Чтоб съесть её Тайно от всех В уголке. Кто, выйдя во двор, Никому из соседей Не даст Прокатиться На ве- ло- си- педе, Кто мелом, Резинкой, Любою безделицей В классе Ни с кем Ни за что Не поделится - Имя тому Подходящее дадено, Даже не имя, А прозвище: ЖАДИНА! Жадину Я ни о чём Не прошу. В гости я Жадину Не приглашу. Не выйдет из жадины Друга хорошего, Даже приятелем Не назовёшь его. Поэтому - Честно, ребята, скажу - С жадными Я никогда Не дружу! Ю. Мориц «Домик с трубою» Помню я, в детстве Над нашей избой В небо струился Дымок голубой, Чурки пылали За дверцей в печи И раскаляли огнём Кирпичи, Чтобы держался Наш домик в тепле, Пшённая каша Томилась в котле! И, напевая, Летел в дымоход Дым, согревая Зимой небосвод. Очень мне нравился Фокусник-дым, Он развлекал меня Видом своим, Он превращался В дракона, в коня, Он заставлял Волноваться меня! Мог он построить Над нашей трубой Царство любое И город любой, Всякое чудище Мог победить, Чтоб не повадилось Людям вредить! Жалко, что этот Дымок голубой В сказку отправился Вместе с трубой! Чтобы теперь У него побывать, Надо картинку Нарисовать: Домик с трубой, Домик с трубой, В небо струится Дымок голубой! Р. Сеф «Совет» Поссорились Чашка и блюдце. Сейчас Они разобьются, Скоро В кухне, на полке, Будут лежать Осколки. И ты Не ссорься напрасно – Это Очень Опасно. Р. Сеф «Бесконечные стихи» Кто вечно хнычет И скучает, Тот ничего не замечает. Кто ничего Не замечает, Тот ничего Не изучает. Кто ничего Не изучает, Тот вечно хнычет И скучает. (Если скучно стало, Начинай сначала!) Д. Хармс Уж я бегал, бегал, бегал…» Уж я бегал, бегал, бегал и устал. Сел на тумбочку, а бегать перестал. Вижу по небу летит галка, а потом ещё летит галка, а потом ещё летит галка, а потом ещё летит галка. Почему я не летаю? Ах, как жалко! Надоело мне сидеть, захотелось полететь, разбежаться, размахаться, и, как птица, полететь. Разбежался я, подпрыгнул, крикнул: «Эй!» Ногами дрыгнул. Давай ручками махать, давай прыгать и скакать. Меня сокол охраняет, сзади ветер подгоняет, снизу реки и леса, сверху тучи-небеса. Надоело мне летать, Захотелось погулять, топ топ топ топ захотелось погулять. Я по садику гуляю, я цветочки собираю, я на яблоню влезаю, в небо яблоки бросаю, в небо яблоки бросаю наудачу на авось, прямо в небо попадаю, прямо в облако насквозь. Надоело мне бросаться, захотелось покупаться, буль буль буль буль захотелось покупаться. Посмотрите, посмотрите, как плыву я под водой, как я дрыгаю ногами, помогаю головой. Народ кричит с берега: Рыбы, рыбы, рыбы, рыбы, рыбы - жители воды, эти рыбы, Даже рыбы! — Хуже плавают, чем ты! Я говорю: Надоело мне купаться, Плавать в маленькой реке, Лучше прыгать, кувыркаться И валяться на песке. Мне купаться надоело, Я на берег — и бегом. И направо и налево Бегал прямо и кругом. Уж я бегал, бегал, бегал И устал. Сел на тумбочку, а бегать Перестал. Д. Чиарди «О том, у кого три глаза» (пер. с англ. Р. Сефа) У этого Милого существа Три глаза И только одна голова. Зато Голова эта очень умна – Все время Подмигивает она; Красный, Зеленый, И желтый глаз Поочередно Смотрят на вас, Один из них Говорит: «ИДИ!» Второй умоляет: Чуть – чуть ПОДОЖДИ! А третий командует: СМИРНО СТОЙ! Закрыта дорога Перед тобой. Но если ты лошадь, Или трамвай, Тогда, пожалуйста - Проезжай. Один глаз Погас, Другой глаз Погас, И вот загорается ТРЕТИЙ ГЛАЗ. При виде Зеленого огонька Мчат машины Во весь опор. И глядит, Глядит на них свысока УЛИЧНЫЙ… СВЕТОФОР. Б. Заходер «Приятная встреча» Встретились Бяка и Бука. Никто не издал ни звука. Никто не подал и знака - Молчали Бука и Бяка. И Бука Думал со скукой: «Чего он так смотрит - букой?» А Бяка думал: «Однако Какой он ужасный Бяка...» Встpетились Бяка и Бyка. Hикто не издал ни звyка. Hикто не подал и знака - Молчали Бyка и Бяка. И Бyка дyмал со скyкой: - Чего он так смотpит - бyкой? А Бяка дyмал: - Однако, Какой он yжасный бяка. С. Черный «Волк» Вся деревня спит в снегу. Ни гу-гу. Месяц скрылся на ночлег, Вьется снег. Ребятишки все на льду, На пруду. Дружно саночки визжат - Едем в ряд! Кто - в запряжке, кто - седок, Ветер в бок. Растянулся наш обоз До берез. Вдруг кричит передовой: "Черти, стой!" Стали санки, хохот смолк: "Братцы, волк!.." Ух, как брызнули назад! Словно град. Врассыпную все с пруда - Кто куда. Где же волк? Да это пес - Наш Барбос! Хохот, грохот, смех и толк: "Ай да волк!" А. Плещеев «Мой садик» Как мой садик свеж и зелен! Распустилась в нем сирень; От черемухи душистой И от лип кудрявых - тень... Правда, нет в нем бледных лилий, Горделивых георгин, И лишь пестрые головки Возвышает мак один. Да подсолнечник у входа, Словно верный часовой, Сторожит себе дорожку, Всю поросшую травой... Но люблю я садик скромный: Он душе моей милей Городских садов унылых С сетью правильных аллей. И весь день, в траве высокой Лежа, слушать бы я рад, Как заботливые пчелы Вкруг черемухи жужжат. А когда на садик сыплет Блеск лучей своих луна, Я сажусь в раздумье тихом У открытого окна. Посребренных и дрожащих Листьев я внимаю шум, И, одна другой сменяясь, Грезы мне волнуют ум. И несут на крыльях легких В мир иной меня оне... Как сияет ярко солнце В той неведомой стране! Нет вражды под этим солнцем, Нашей лжи вседневной нет; Человека озаряет Там любви и правды свет! Всё, что истины пророки Обещают нам вдали, Люди в братстве неразрывном Навсегда там обрели... О, как сладки эти грезы! Разрастайся ж, расцветай Ты, мой садик! и почаще На меня их навевай. С. Маршак «Почта» - 1 - Кто стучится в дверь ко мне С толстой сумкой на ремне, С цифрой 5 на медной бляшке, В синей форменной фуражке? Это он, Это он, Ленинградский почтальон. У него Сегодня много Писем В сумке на боку - Из Ташкента, Таганрога, Из Тамбова И Баку. В семь часов он начал дело, В десять сумка похудела, А к двенадцати часам Все разнес по адресам. - 2 - - Заказное из Ростова Для товарища Житкова! - Заказное для Житкова? Извините, нет такого! - Где же этот гражданин? - Улетел вчера в Берлин. - 3 - Житков за границу По воздуху мчится - Земля зеленеет внизу. А вслед за Житковым В вагоне почтовом Письмо заказное везут. Пакеты по полкам Разложены с толком, В дороге разборка идет, И два почтальона На лавках вагона Качаются ночь напролет. Открытка - В Дубровку, Посылка - В Покровку, Газета - На станцию Клин. Письмо - В Бологое. А вот заказное Пойдет за границу - в Берлин. - 4 - Идет берлинский почтальон, Последней почтой нагружен. Одет таким он франтом: Фуражка с красным кантом. На темно-синем пиджаке Лазурные петлицы. Идет и держит он в руке Письмо из-за границы. Кругом прохожие спешат. Машины шинами шуршат, Одна другой быстрее, По Липовой аллее. Подводит к двери почтальон, Швейцару старому поклон. - Письмо для герр Житкова Из номера шестого! - Вчера в одиннадцать часов Уехал в Англию Житков! - 5 - Письмо Само Никуда не пойдет, Но в ящик его опусти - Оно пробежит, Пролетит, Проплывет Тысячи верст пути. Нетрудно письму Увидеть свет: Ему Не нужен билет. На медные деньги Объедет мир Заклеенный Пассажир. В дороге Оно Не пьет и не ест И только одно Говорит: - Срочное. Англия. Лондон. Вест, 14, Бобкин-стрит. - 6 - Бежит, подбрасывая груз, За автобУсом автобУс. Качаются на крыше Плакаты и афиши. Кондуктор с лесенки кричит: - Конец маршрута! Бобкин-стрит! По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит Шагает быстро мистер Смит В почтовой синей кепке, А сам он вроде щепки. Идет в четырнадцатый дом, Стучит висячим молотком И говорит сурово: - Для мистера Житкова. Швейцар глядит из-под очков На имя и фамилию И говорит: - Борис Житков Отправился в Бразилию! - 7 - Пароход Отойдет Через две минуты. Чемоданами народ Занял все каюты. Но в одну из кают Чемоданов не несут. Там поедет вот что: Почтальон и почта. - 8 - Под пальмами Бразилии, От зноя утомлен, Шагает дон Базилио, Бразильский почтальон. В руке он держит странное, Измятое письмо. На марке - иностранное Почтовое клеймо. И надпись над фамилией О том, что адресат Уехал из Бразилии Обратно в Ленинград. - 9 - Кто стучится в дверь ко мне С толстой сумкой на ремне, С цифрой 5 на медной бляшке, В синей форменной фуражке? Это он, Это он, Ленинградский почтальон. Он протягивает снова Заказное для Житкова. - Для Житкова? Эй, Борис, Получи и распишись! - 1О - Мой сосед вскочил с постели: - Вот так чудо в самом деле! Погляди, письмо за мной Облетело шар земной. Мчалось по морю вдогонку, Понеслось на Амазонку. Вслед за мной его везли Поезда и корабли. По морям и горным склонам Добрело оно ко мне. Честь и слава почтальонам, Утомленным, запыленным. Слава честным почтальонам С толстой сумкой на ремне! Кто стучится в дверь ко мне С толстой сумкой на ремне, С цифрой 5 на медной бляшке, В синей форменной фуражке? Это он, Это он, Ленинградский почтальон У него Сегодня много Писем В сумке на боку. — Из Ташкента, Таганрога, Из Тамбова И Баку. В семь часов он начал дело, В десять сумка похудела, А к двенадцати часам Всё разнес по адресам. — Заказное из Ростова Для товарища Житкова! — Заказное для Житкова? Извините, нет такого! В Лондон вылетел вчера В семь четырнадцать утра. Житков за границу По воздуху мчится — Земля зеленеет внизу. А вслед за Житковым В вагоне почтовом Письмо заказное везут. Пакеты по полкам Разложены с толком, В дороге разборка идет, И два почтальона На лавках вагона Качаются ночь напролет. Открытка — В Дубровку, Посылка — В Покровку, Газета — В Ростов-на-Дону. Письмо — В Бологое. А вот заказное Поедет в чужую страну. Письмо Само Никуда не пойдет. Но в ящик его опусти Оно пробежит, Пролетит, Проплывет Тысячи верст пути. Нетрудно письму Увидеть свет: Ему Не нужен билет. На медные деньги Объедет мир Заклеенный Пассажир. В дороге Оно Не пьет и не ест И только одно Говорит: — Срочное. Англия. Лондон. Вест, 14, Бобкин-стрит. Бежит, подбрасывая груз, За автобусом автобус. Качаются на крыше Плакаты и афиши. Кондуктор с лесенки кричит: — Конец маршрута. Бобкин-стрит! По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит Шагает быстро мистер Смит В почтовой синей кепке; А сам он вроде щепки. Идет в четырнадцатый дом, Стучит висячим молотком И говорит сурово: — Для мистера Житкова. Швейцар глядит из-под очков На имя и фамилию И говорит: — Борис Житков Отправился в Бразилию Пароход Отойдет Через две минуты. Чемоданами народ Занял все каюты. Но в одну Из кают чемоданов не несут. Там поедет вот что: Почтальон и почта. Под пальмами Бразилии, От зноя утомлен, Бредет седой Базилио, Бразильский почтальон. В руке он держит странное, Измятое письмо. На марке — иностранное Почтовое клеймо И надпись над фамилией О том, что адресат Уехал из Бразилии Обратно в Ленинград. Кто стучится в дверь ко мне С толстой сумкой на ремне, С цифрой 5 на медной бляшке, В синей форменной фуражке? Это он, Это он, Ленинградский почтальон! Он протягивает снова Заказное для Житкова. — Для Житкова? Эй, Борис, Получи и распишись! Мой сосед вскочил с постели: — Вот так чудо в самом деле. Погляди, письмо за мной Облетело шар земной, Мчалось по морю вдогонку, Понеслось на Амазонку. Вслед за мной его везли Поезда и корабли. По морям и горным склонам Добрело оно ко мне. Честь и слава почтальонам, Утомленным, запыленным, Слава честным почтальонам С толстой сумкой на ремне! |